Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2009 № 5-6
Николай Переяслов
Секреты гоголевского слова
1. Загадка колеса
«Расшифровывать» прозу Гоголя, открывая хранящиеся в ней, точно в чичиковской шкатулке, потаённые смыслы, можно фактически всю жизнь, настолько метафоричны и многослойны заложенные в неё художественные образы. Так, например, один из весьма интересных результатов даёт нам проекция гоголевской поэмы «Мёртвые души» на древнеславянскую мифологию, ключ к расшифровке которой подброшен автором уже на самой первой странице его шедевра — в том, казалось бы, бессмысленном, на первый взгляд, разговоре о колесе, что ведут между собой у дверей кабака два русских мужика. Ведь колесо — это солярный знак солнца, древнерусское коло, то есть — круг, символизирующий Коляду — прекрасного младенца, захваченного злой Зимой и превращенного ею в волчонка. Только когда его шкура будет сожжена на огне, Коляда снова явит себя во всём блеске своей истинной красоты. Для приближения этого момента Солнце в мифе едет «в малёваному возочку на вороному конёчку» (у Гоголя вместо «возочка» — «довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки»).
Так что Павел Иванович Чичиков — доведи Гоголь свою поэму до конца и не сожги собственноручно второго тома — должен был, подобно мифическому Коляде, «явиться во всём блеске своей красоты», то есть предстать перед читателем в качестве преобразившегося положительного героя, о котором страстно мечтал Гоголь, для чего герою поэмы было необходимо освободиться по ходу повествования от присущих ему грехов и пороков («сжечь шкуру волка») и обнажить в себе тот идеальный образ, который нет-нет, да и прорывался из-под личины прожжённого дельца и афериста в виде неожиданных для него, казалось бы, как с логической, так и психологической точек зрения лирических монологов (как, например, это случилось с ним над списком накупленных мёртвых душ, когда он в высшей степени поэтично и сочувственно начал воображать судьбы обозначенных на листке крестьян, за что потом сам же себя и корил: «Экой я дурак в самом деле! Пусть бы дело делал, а то ни с того ни с другого сначала загнул околёсину, а потом задумался!»..).
2. Живой среди мёртвых
Помню, как-то после очередного перечитывания «Мёртвых душ» меня долгое время не отпускала фигура ноздрёвского зятя Мижуева из четвёртой главы поэмы. Припоминаете? — «Ты уж, пожалуйста, меня-то отпусти», — просится он у Ноздрёва, аргументируя своё стремление уехать тем, что «жена будет сердиться».
Эпизодический для поэмы, этот странный персонаж кажется выпадающим из череды тянущихся сквозь неё гротескно-уродливых лиц, как будто ему неуютно не только рядом с Ноздрёвым и Чичиковым, но и вообще с кем бы то ни было из гоголевских героев. Единственно, куда он всё время стремится, это — домой, к жене:
«Право, я должен ей рассказать о ярмарке. Нужно, брат, право, нужно доставить ей удовольствие. Нет, ты не держи меня!»..
Или же, чуть погодя:
«Нет, брат! Она такая добрая жена. Уж точно примерная такая, почтенная и верная. Услуги оказывает такие… У меня слёзы на глазах. Нет, ты не держи меня; как честный человек, поеду…»
По сути дела, в изображённом Гоголем мире мёртвых душ Мижуев представляет собой едва ли не единственную душу любящую, а потому и — живую, томящуюся и задыхающуюся в обществе Ноздрёва, Чичикова и самой безжизненной атмосфере поэмы. В то время, как мысли большинства персонажей «Мёртвых душ» направлены исключительно на самих себя, единственно на их собственное «я», Мижуев постоянно думает о ней — о своей жене.
«Не ругай меня фетюком, — возражает он Ноздрёву, — я ей жизнью обязан. Такая, право, добрая, милая, такие ласки оказывает… до слёз разбирает. Спросит, что видел на ярмарке, — нужно всё рассказать. Такая, право, милая».
Хотел того сам Гоголь или нет, но этой своей фразой: «Я ей жизнью обязан», — его Мижуев подчёркивает нам, что именно любовь как раз и способна противостоять тому омертвению, которое поразило собой души практически всех персонажей его поэмы.
Хорошо, что он больше не встречается нам по ходу сюжета. Значит, доехал домой и сидит рядом со своей «милой и верной» женой. Так что порадуемся хотя бы за одну, спасённую любовью от омертвения душу.
3. Состязание с церберами
Ну, и ещё одно любопытное наблюдение, которое дают «рассыпанные» по всей гоголевской поэме собаки, символизирующие собой мифологических псов-церберов, охраняющих души мёртвых в подземном царстве. Оказывается, что наличие собак в сюжете напрямую связано с тем, как протекает у Чичикова та или иная сделка по купле умерших крестьян. Вот, скажем, у Манилова собак нет вовсе (т. е. — души не охраняются), и Чичиков получает желаемый товар задаром, не платя за него ни копейки. А вот у помещицы Коробочки его встречает уже самый настоящий собачий оркестр:
«Псы заливались всеми возможными голосами: один, забросивши вверх голову, выводил так протяжно и с таким старанием, как будто за это получал, Бог знает, какое жалованье; другой отхватывал наскоро, как пономарь; промеж них звенел, как почтовый звонок, неугомонный дискант, вероятно, молодого щенка, и всё это наконец повершал бас, может быть, старик, наделённый дюжею собачьей натурой, потому что хрипел, как хрипит певческий контрабас, когда концерт в полномразливе: тенора поднимаются на цыпочки от сильного желания вывести высокую ноту, и всё, что ни есть, порывается кверху, закидывая голову, а он один, засунувши небритый подбородок в галстух, присев и опустившись почти до земли, пропускает оттуда свою ноту, от которой трясутся и дребезжат стекла…» —
и, по причине наличия такого большого количества «стражей Аида», сговор Павла Ивановича с «матушкой» продвигается мучительно и туго, так что у него едва хватает нервов завершить сделку.
Встретившийся в дорожном трактире Ноздрёв уже с первых минут знакомства тычет Чичикову в руки блохастого щенка, а затем, едва успев прибыть в своё имение, тащит Павла Ивановича прямо на псарню, где они увидели целое множество «всяких собак, и густо-псовых, и чисто-псовых, всех возможных цветов и мастей: муругих, чёрных с подпалинами, полво-пегих, муруго-пегих, красно-пегих, черноухих, сероухих… Тут были все клички, все повелительные наклонения: стреляй, обругай, порхай, пожар, скосырь, черкай, допекай, припекай, северга, касатка, награда, попечительница… Штук десять из них положили свои лапы Ноздреву на плечи. Обругай оказал такую же дружбу Чичикову и, поднявшись на задние ноги, лизнул его языком в самые губы, так что Чичиков тут же выплюнул…»
В ответ на просьбу Чичикова продать ему мёртвых душ Ноздрёв предлагает тому купить у него за это собак, а мёртвых душ, мол, он отдаст ему за это просто так, впридачу. Но (и без того уже оскорбивший церберов своей брезгливостью к их поцелуям) Чичиков категорически отказывается от собак, и сделка едва не оканчивается для него плачевно.
Собакевич — сам носит собачью фамилию, и мёртвые души достаются здесь Чичикову отнюдь не за просто так.
У Плюшкина собак нет, но Собакевич говорит направляющемуся к нему Чичикову: «Я вам даже не советую дороги знать к этой собаке!» — и Чичикову, хоть и не так дорого, как у самого Собакевича, но всё-таки приходится заплатить Плюшкину за приобретаемых у него мёртвых крестьян. Ничего не поделаешь — церберы стерегут своё подземное царство строго, и просто так от них не уведёшь ни души.
Владимир Илляшевич
Из жизни отдыхающих прибалтов
Поначалу Вальтер совсем без восторга отнёсся к идее Лэело провести отпуск на черноморском побережье Крыма. Полуостров недавно стал частью Украины, а для Вальтера всё равно оставался неким кусочком огромного пространства под названием Россия. А Россия особой популярностью в официальной Эстонии совсем не пользуется. До сих пор. Хоть и прошло с перестроечных страстей десяток лет. Да и весь двадцатый век был непрост со всех точек зрения. Отца Вальтера в военном 44-м мобилизовали немцы. Попал в войска СС потому как в вермахт инородцев не направляли, а определяли в национальные «эсэсовские» части. Провоевал-то он всего ничего, а пришли советские солдаты — и пришлось ему, несмотря на свои 18 лет, пару лет оттрубить на советском же лесоповале. Зато нынче засчитали отца в ряд «репрессированных русскими оккупантами борцов за свободу Эстонии». Тесть же, напротив, воевал в красноармейском эстонском стрелковом корпусе и всех ветеранских льгот, как и официальных чествований по праздникам, был лишён в полном соответствии с законами и духом нового независимого времени.
